Cantos de vida y esperanza
01.11.2014 в 14:48
Пишет ArtemisiaAbsinthium:С нового листа.
Ах, да. Теперь уже можно.
В сентябре я написала сказку от тоски по русскому языку.
И заняла 2 место на вот этом конкурсе: www.blog-is.com.ua/pobediteli-konkursa-ulicy-v-...
Кажется, уже можно публиковать, поэтому на всякий случай - вот
Судите строго; это мой первый подобный опыт.
читать дальше
- А если не принимать лекарство?
Белая палата, крашенная дверь. Запах марли, хлорки и несбывшихся надежд. В окно светит одинокий фонарь, и его проволочно-жёлтые лучики расползаются по немытому окну, как линии жизни по ладони. Доисторический жёлтый кафель на полу. К колесу каталки, на которой я лежу, прилип кленовый лист — первый в этой осени. Надо будет слетать назад и сделать так, чтобы его успел кто-нибудь подобрать, пока не приехала скорая и не привезла меня... Кто-нибудь, кому в этой осени нужно это тонкое, живое золото.
- Если не принимать лекарство, умрёте меньше, чем за неделю.
Усталый врач в мятом белом халате сидит за столом и теребит очки, заклеенные изолентой.
- Госпитализировать не будете?
Он отрывается от бумаг и очков и смотрит на меня - обескураживающе грустно. Инкурабельно грустно, если точнее.
- А смысл?
Зелёные глаза (его) встречаются с желтовато-карими (моими), и за эту минуту окончательно наступает осень.
***
Я выхожу из приёмного покоя прямо в неё, сжимая в руках картонную коробку с ампулами. 7 ампул. 1 укол в сутки, в 12 часов дня. Неделя жизни. Враньё, что феи не болеют: у них просто болезни другие и к врачу ходить нет времени. Даже у тех, кто умеет по нему путешествовать.
Я щёлкаю пальцами. Вот меня снова меня выносят из белой обшарпанной «Газели», кладут на каталку... Небо в переплетении тёмных столетних лип. Молодой рыжий фельдшер тревожно заглядывает мне в лицо, щупает пульс, хлопает по щекам. От его ладоней пахнет дешёвыми крепкими сигаретами, а ещё — вишней, воспоминаниями о тёплом морском песке и ожиданием вечера, когда его руки вот также коснутся чьего-то дорогого лица.
Так, вот-вот сейчас сорвётся с ветки, полетит...
- Остановитесь на секунду, - прошу я. От неожиданности фельдшер останавливается резко, так, что мы оба почти валимся (я — с каталки, он — с ног). Лист скользит по его веснушчатой щеке и аккуратно приземляется в раскрытую ладонь.
Я закрываю глаза. Так-то лучше. Он придёт сегодня домой, уставший после смены, а там у дверей его встретит девушка с глазами-вишенками. И прежде слов о тяжёлом дне, полном чужой боли и медицинского запаха, он протянет ей этот драгоценный первый лист. И улыбнётся. И будет легче.
***
Открываю газету, иду по улице и читаю. Такое ощущение, что покосившиеся дома по краям улицы подслеповатыми желтыми окнами заглядывают в новости, фонари освещают нужные строчки, а ветер раскрывает страницу на интересном ему, ветру, месте, норовя познакомить падающие листья то со светской хроникой, то с политическим обозрением. Что сама ночь наступает, чтоб склониться надо мной и мешать читать.
Посмотрим, что тут у нас: автомобильная авария на совершенно пустом перекрёстке N, унесшая жизни троих человек. Красные жигули столкнулись с синим мерседесом, у которого отказали тормоза. В полдень. Подросток упал в воду на пирсе Х и утонул, в полдень. На железнодорожном переезде глухая девочка не услышала сигнал и попала под электричку. В полдень. И ещё, и ещё, и ещё.
У меня есть ещё целых 7 дней.
Я щёлкаю пальцами.
...Снова ярко светит солнце. Красная дверь проезжающего мимо автомобиля пускает солнечный зайчик прямо мне в лицо. Я поднимаю руку и «голосую». Выбегаю на дорогу, машу руками, и машина всё-таки тормозит. Недовольный мужик за рулём мрачно спрашивает, чего мне нужно. На лбу — глубокая, как Марианская впадина, морщина.
- Пожалуйста, подвезите до набережной! Я обязательно заплачу!.. Я на свидание опаздываю.
Морщина на лбу мужика слегка разглаживается, он жестом разрешает мне открыть заднюю дверь, и мы трогаемся. Наступает полдень. Не заезжая на улицу N, мы едем к набережной. Я улыбаюсь, прощаясь, и выхожу из машины; из моей сумки на пахнущее бензином грязное кожаное сидение вываливается ворох осенних золотистых листьев. Вечером он расскажет жене, что подвозил на свидание какую-то идиотку, которая ему оставила целый гербарий в машине, и они вместе посмеются.
На часах 12.10. Я щёлкаю пальцами.
***
Стрелка перемещается на 15 минут назад, а я быстро иду по набережной к пирсу. Листьев за ночь нападала целая уйма, их ещё не успели убрать, и они тревожно шелестят под ногами. Я стараюсь перепрыгивать и не наступать — ведь листья, когда падают, не верят в такой бесцельный конец, как лежание в грязи под чьими-то ногами. Поэтому я всегда стараюсь собирать их — и наблюдать за их первым и последним танцем-полётом.
Но мне сегодня не до листьев: мальчишка в надвинутой на самые глаза шапке и в широченных джинсах уже лезет на железные перила пристани с баллончиком краски. Что он там хочет нарисовать? Мгновение — и баллончик летит в воду, и парень за ним: видимо, из-за своей дурацкой шапки не увидел, куда ногу поставить.
Я бросаю сумку на пирс (из неё золотой дорогой высыпаются листья) и ныряю ласточкой за парнем. Холодная осенняя вода неприятно пробирается под одежду, перехватывает дыхание. Мальчишка беспомощно барахтается рядом; шапка намокла и совсем сползла на лицо.
- Держись за меня, - говорю я, стаскиваю с него эту идиотскую шапку. Мальчик смотрит на меня, и в его серых, как осенняя вода, глазах ужас плещется вперемешку со счастьем.
...Мы выползаем на берег, отряхиваясь, как собаки, и несколько минут лежим на холодном песке без сил. В полной тишине, нарушаемой разве что нашим неровным дыханием и шумом набегающих на берег волн, слышно, как часы в центре города бьют 12. Болит сердце. Каждый вдох кажется колючим и неуместным. Сейчас парень уйдёт, и сделаю укол...
- Научись плавать, - говорю я, когда дыхание восстанавливается.
- Угу, спасибо - бурчит спасённый утопающий. - А как ты поняла, что я не умею?
***
Рельсы всегда ведут никуда и одновременно везде: и не видно ни конца, и края, но по бесконечным змеящимся развилкам девочка-героиня Лорки могла бы, наверное, выйти к морю, Орфей — найти путь к Эвридике, а Тесей — выход из лабиринта. Осеннее далёкое голубое небо перечёркнуто тетрадными строчками проводов. Что за сообщения, что за слова несутся по этим строчкам?
...Скорая помощь стоит на переезде, в метре от железнодорожных путей. Тот самый давешний рыжий фельдшер механическими движениями убирает в чемодан реанимационное оборудование: маленькой девочке в зелёной куртке в трогательный горошек уже не помочь.
- Она, блин, о шнурок запнулась и не успела подняться, когда электричку увидела, - сокрушённо говорит он водителю. - Просто запнулась, блин. О шнурок.
Я щёлкаю пальцами.
***
На часах 11.50. Если судить по расписанию электричек, она будет через 5 минут. И где же наш пациент?
Огоньки на шлагбауме тревожно мигают, пищит сигнализация. Гудят провода. Неслышно идёт по земле осень.
Мимо меня со свистом пролетает волейбольный мяч — белый в зелёную полоску, изрядно побитый жизнью. Я ловлю его, а через минуту на другой стороне путей показывается маленькая девочка в зелёной курточке. Шнурки на ботинках развязаны, улыбка до ушей. Девочка удивлённо озирается. Я машу ей и возвращаю игрушку. Она ловит, и в этот момент из-за поворота появляется зелёной гусеницей электричка. Она проносится между нами — на несколько секунд нас разделяет целый поток чужих жизней, лиц, припавших к окнам; чужих разлук и ожиданий встречи. И её, девочки, — несбывшаяся — смерть.
Когда электричка исчезает, и я снова вижу девочку, она сидит на корточках, аккуратно придерживая мячик и завязывая шнурки, а потом отвлекается от своего занятия, поднимает на меня глаза и касается сжатой в кулачок рукой сначала лба, а потом подбородка.
Я знаю: на языке глухих это означает «Спасибо». Видимо, за мячик.
Я машу ей рукой и ухожу. Даже моё время, к сожалению, не бесконечно. У автосервиса неподалёку паркуется синий мерседес с включёнными аварийными огнями; из него выходит застенчивая улыбчивая женщина и начинает объяснять парню-сотруднику, что у неё, мол, барахлят тормоза, а выяснилось это сейчас просто чудом, когда она везла дочку в школу. Чудо, что на перекрёстке никого не было, иначе аварии было бы не избежать! Тот широко улыбается и кивает: вот повезло так повезло, бывает же, ну да вы не волнуйтесь, сейчас, мол, мигом разберёмся.
***
...Я лежу в больнице на проваливающейся сетчатой кровати и раскладываю в уме, как пасьянс, возможные миры: те, которых избежал за сегодня наш город, и те, которые сбылись в нём.
Среди сбывшихся нет ни одного мира, где погиб бы ребёнок; ни одного, где «Скорая помощь» почему-нибудь не успела бы к взрослому, которого ещё можно было бы спасти; их десятки, их сотни. И знаешь что, Смерть? В них нет ни одной бессмысленной смерти.
Хотя одна, видимо, всё же будет.
Нелепый финал. Семь пустых ампул валяются где-то в мусорках. Город прожил один день, один полдень, но для меня их было неизмеримо больше. Больше семи. И один, последний, закончился здесь.
У каждого города есть хранители, которые отводят от его жителей роковые минуты и переводят стрелки, чтобы смерть и горе обошли их стороной. Городок у нас маленький — всего десяток старых улиц спускается к реке. Поэтому я всегда справлялась сама.
Теперь меня, наверное, заменят: фея может отвести беду от кого угодно, кроме себя. Поэтому я лежу и слушаю, как в глубине стволов за окном струится осень. Как, крадучись, входит в тёмные подъезды погреться. Как шепчутся на лету, кружатся в последнем вальсе листья и перемигиваются сонными окнами дома. Этой мой город. Я буду жить в каждом его жителе, в каждом осеннем листе... даже если сейчас всё закончится и зайдёт тот, кто сменит меня на посту хранителя.
Пожалуйста, Смерть, подожди немножко, я хочу хотя бы увидеть его — вдруг это он идёт по гулкому больничному коридору? Я ни о чём не буду его просить; просто улыбнусь.
...Он входит в мою палату, принося запах дешёвых сигарет, растворимого кофе, бесконечной усталости и тёплой, милосердной осени моего города. Прилипшие к подошвам ботинок кленовые листья и ещё один на кармане белого халата, закрывает значок с именем.
Он поправляет на носу очки, заклеенные изолентой, наклоняется, и мои желтовато-карие глаза встречаются с его зелёными.
- Госпитализировать будем? - спрашивает он.
- А смысл? - горько спрашиваю я.
Он улыбается, набирает в шприц лекарство. Достаёт жгут.
И щёлкает пальцами.
URL записиАх, да. Теперь уже можно.
В сентябре я написала сказку от тоски по русскому языку.
И заняла 2 место на вот этом конкурсе: www.blog-is.com.ua/pobediteli-konkursa-ulicy-v-...
Кажется, уже можно публиковать, поэтому на всякий случай - вот
Судите строго; это мой первый подобный опыт.
читать дальше
- А если не принимать лекарство?
Белая палата, крашенная дверь. Запах марли, хлорки и несбывшихся надежд. В окно светит одинокий фонарь, и его проволочно-жёлтые лучики расползаются по немытому окну, как линии жизни по ладони. Доисторический жёлтый кафель на полу. К колесу каталки, на которой я лежу, прилип кленовый лист — первый в этой осени. Надо будет слетать назад и сделать так, чтобы его успел кто-нибудь подобрать, пока не приехала скорая и не привезла меня... Кто-нибудь, кому в этой осени нужно это тонкое, живое золото.
- Если не принимать лекарство, умрёте меньше, чем за неделю.
Усталый врач в мятом белом халате сидит за столом и теребит очки, заклеенные изолентой.
- Госпитализировать не будете?
Он отрывается от бумаг и очков и смотрит на меня - обескураживающе грустно. Инкурабельно грустно, если точнее.
- А смысл?
Зелёные глаза (его) встречаются с желтовато-карими (моими), и за эту минуту окончательно наступает осень.
***
Я выхожу из приёмного покоя прямо в неё, сжимая в руках картонную коробку с ампулами. 7 ампул. 1 укол в сутки, в 12 часов дня. Неделя жизни. Враньё, что феи не болеют: у них просто болезни другие и к врачу ходить нет времени. Даже у тех, кто умеет по нему путешествовать.
Я щёлкаю пальцами. Вот меня снова меня выносят из белой обшарпанной «Газели», кладут на каталку... Небо в переплетении тёмных столетних лип. Молодой рыжий фельдшер тревожно заглядывает мне в лицо, щупает пульс, хлопает по щекам. От его ладоней пахнет дешёвыми крепкими сигаретами, а ещё — вишней, воспоминаниями о тёплом морском песке и ожиданием вечера, когда его руки вот также коснутся чьего-то дорогого лица.
Так, вот-вот сейчас сорвётся с ветки, полетит...
- Остановитесь на секунду, - прошу я. От неожиданности фельдшер останавливается резко, так, что мы оба почти валимся (я — с каталки, он — с ног). Лист скользит по его веснушчатой щеке и аккуратно приземляется в раскрытую ладонь.
Я закрываю глаза. Так-то лучше. Он придёт сегодня домой, уставший после смены, а там у дверей его встретит девушка с глазами-вишенками. И прежде слов о тяжёлом дне, полном чужой боли и медицинского запаха, он протянет ей этот драгоценный первый лист. И улыбнётся. И будет легче.
***
Открываю газету, иду по улице и читаю. Такое ощущение, что покосившиеся дома по краям улицы подслеповатыми желтыми окнами заглядывают в новости, фонари освещают нужные строчки, а ветер раскрывает страницу на интересном ему, ветру, месте, норовя познакомить падающие листья то со светской хроникой, то с политическим обозрением. Что сама ночь наступает, чтоб склониться надо мной и мешать читать.
Посмотрим, что тут у нас: автомобильная авария на совершенно пустом перекрёстке N, унесшая жизни троих человек. Красные жигули столкнулись с синим мерседесом, у которого отказали тормоза. В полдень. Подросток упал в воду на пирсе Х и утонул, в полдень. На железнодорожном переезде глухая девочка не услышала сигнал и попала под электричку. В полдень. И ещё, и ещё, и ещё.
У меня есть ещё целых 7 дней.
Я щёлкаю пальцами.
...Снова ярко светит солнце. Красная дверь проезжающего мимо автомобиля пускает солнечный зайчик прямо мне в лицо. Я поднимаю руку и «голосую». Выбегаю на дорогу, машу руками, и машина всё-таки тормозит. Недовольный мужик за рулём мрачно спрашивает, чего мне нужно. На лбу — глубокая, как Марианская впадина, морщина.
- Пожалуйста, подвезите до набережной! Я обязательно заплачу!.. Я на свидание опаздываю.
Морщина на лбу мужика слегка разглаживается, он жестом разрешает мне открыть заднюю дверь, и мы трогаемся. Наступает полдень. Не заезжая на улицу N, мы едем к набережной. Я улыбаюсь, прощаясь, и выхожу из машины; из моей сумки на пахнущее бензином грязное кожаное сидение вываливается ворох осенних золотистых листьев. Вечером он расскажет жене, что подвозил на свидание какую-то идиотку, которая ему оставила целый гербарий в машине, и они вместе посмеются.
На часах 12.10. Я щёлкаю пальцами.
***
Стрелка перемещается на 15 минут назад, а я быстро иду по набережной к пирсу. Листьев за ночь нападала целая уйма, их ещё не успели убрать, и они тревожно шелестят под ногами. Я стараюсь перепрыгивать и не наступать — ведь листья, когда падают, не верят в такой бесцельный конец, как лежание в грязи под чьими-то ногами. Поэтому я всегда стараюсь собирать их — и наблюдать за их первым и последним танцем-полётом.
Но мне сегодня не до листьев: мальчишка в надвинутой на самые глаза шапке и в широченных джинсах уже лезет на железные перила пристани с баллончиком краски. Что он там хочет нарисовать? Мгновение — и баллончик летит в воду, и парень за ним: видимо, из-за своей дурацкой шапки не увидел, куда ногу поставить.
Я бросаю сумку на пирс (из неё золотой дорогой высыпаются листья) и ныряю ласточкой за парнем. Холодная осенняя вода неприятно пробирается под одежду, перехватывает дыхание. Мальчишка беспомощно барахтается рядом; шапка намокла и совсем сползла на лицо.
- Держись за меня, - говорю я, стаскиваю с него эту идиотскую шапку. Мальчик смотрит на меня, и в его серых, как осенняя вода, глазах ужас плещется вперемешку со счастьем.
...Мы выползаем на берег, отряхиваясь, как собаки, и несколько минут лежим на холодном песке без сил. В полной тишине, нарушаемой разве что нашим неровным дыханием и шумом набегающих на берег волн, слышно, как часы в центре города бьют 12. Болит сердце. Каждый вдох кажется колючим и неуместным. Сейчас парень уйдёт, и сделаю укол...
- Научись плавать, - говорю я, когда дыхание восстанавливается.
- Угу, спасибо - бурчит спасённый утопающий. - А как ты поняла, что я не умею?
***
Рельсы всегда ведут никуда и одновременно везде: и не видно ни конца, и края, но по бесконечным змеящимся развилкам девочка-героиня Лорки могла бы, наверное, выйти к морю, Орфей — найти путь к Эвридике, а Тесей — выход из лабиринта. Осеннее далёкое голубое небо перечёркнуто тетрадными строчками проводов. Что за сообщения, что за слова несутся по этим строчкам?
...Скорая помощь стоит на переезде, в метре от железнодорожных путей. Тот самый давешний рыжий фельдшер механическими движениями убирает в чемодан реанимационное оборудование: маленькой девочке в зелёной куртке в трогательный горошек уже не помочь.
- Она, блин, о шнурок запнулась и не успела подняться, когда электричку увидела, - сокрушённо говорит он водителю. - Просто запнулась, блин. О шнурок.
Я щёлкаю пальцами.
***
На часах 11.50. Если судить по расписанию электричек, она будет через 5 минут. И где же наш пациент?
Огоньки на шлагбауме тревожно мигают, пищит сигнализация. Гудят провода. Неслышно идёт по земле осень.
Мимо меня со свистом пролетает волейбольный мяч — белый в зелёную полоску, изрядно побитый жизнью. Я ловлю его, а через минуту на другой стороне путей показывается маленькая девочка в зелёной курточке. Шнурки на ботинках развязаны, улыбка до ушей. Девочка удивлённо озирается. Я машу ей и возвращаю игрушку. Она ловит, и в этот момент из-за поворота появляется зелёной гусеницей электричка. Она проносится между нами — на несколько секунд нас разделяет целый поток чужих жизней, лиц, припавших к окнам; чужих разлук и ожиданий встречи. И её, девочки, — несбывшаяся — смерть.
Когда электричка исчезает, и я снова вижу девочку, она сидит на корточках, аккуратно придерживая мячик и завязывая шнурки, а потом отвлекается от своего занятия, поднимает на меня глаза и касается сжатой в кулачок рукой сначала лба, а потом подбородка.
Я знаю: на языке глухих это означает «Спасибо». Видимо, за мячик.
Я машу ей рукой и ухожу. Даже моё время, к сожалению, не бесконечно. У автосервиса неподалёку паркуется синий мерседес с включёнными аварийными огнями; из него выходит застенчивая улыбчивая женщина и начинает объяснять парню-сотруднику, что у неё, мол, барахлят тормоза, а выяснилось это сейчас просто чудом, когда она везла дочку в школу. Чудо, что на перекрёстке никого не было, иначе аварии было бы не избежать! Тот широко улыбается и кивает: вот повезло так повезло, бывает же, ну да вы не волнуйтесь, сейчас, мол, мигом разберёмся.
***
...Я лежу в больнице на проваливающейся сетчатой кровати и раскладываю в уме, как пасьянс, возможные миры: те, которых избежал за сегодня наш город, и те, которые сбылись в нём.
Среди сбывшихся нет ни одного мира, где погиб бы ребёнок; ни одного, где «Скорая помощь» почему-нибудь не успела бы к взрослому, которого ещё можно было бы спасти; их десятки, их сотни. И знаешь что, Смерть? В них нет ни одной бессмысленной смерти.
Хотя одна, видимо, всё же будет.
Нелепый финал. Семь пустых ампул валяются где-то в мусорках. Город прожил один день, один полдень, но для меня их было неизмеримо больше. Больше семи. И один, последний, закончился здесь.
У каждого города есть хранители, которые отводят от его жителей роковые минуты и переводят стрелки, чтобы смерть и горе обошли их стороной. Городок у нас маленький — всего десяток старых улиц спускается к реке. Поэтому я всегда справлялась сама.
Теперь меня, наверное, заменят: фея может отвести беду от кого угодно, кроме себя. Поэтому я лежу и слушаю, как в глубине стволов за окном струится осень. Как, крадучись, входит в тёмные подъезды погреться. Как шепчутся на лету, кружатся в последнем вальсе листья и перемигиваются сонными окнами дома. Этой мой город. Я буду жить в каждом его жителе, в каждом осеннем листе... даже если сейчас всё закончится и зайдёт тот, кто сменит меня на посту хранителя.
Пожалуйста, Смерть, подожди немножко, я хочу хотя бы увидеть его — вдруг это он идёт по гулкому больничному коридору? Я ни о чём не буду его просить; просто улыбнусь.
...Он входит в мою палату, принося запах дешёвых сигарет, растворимого кофе, бесконечной усталости и тёплой, милосердной осени моего города. Прилипшие к подошвам ботинок кленовые листья и ещё один на кармане белого халата, закрывает значок с именем.
Он поправляет на носу очки, заклеенные изолентой, наклоняется, и мои желтовато-карие глаза встречаются с его зелёными.
- Госпитализировать будем? - спрашивает он.
- А смысл? - горько спрашиваю я.
Он улыбается, набирает в шприц лекарство. Достаёт жгут.
И щёлкает пальцами.